Кириллов В.М.

Историография истории репрессий в СССР и на Урале*

Историография истории репрессий прошла ряд этапов в своем развитии. Первые отклики на деяния большевиков по­явились в ходе революции, гражданской войны и через несколько лет после ее завершения. Как известно, события в России раскололи массовое сознание во многих странах и, несмотря на ужасные последствия красного и белого террора, одни восхищались большевиками, другие их ненавидели. В такой ситуации не могло быть нарисовано объективной картины причин, масштабов и последствий террора. Впрочем, большая часть социал-демократии, не говоря уже о сторонниках других политических движений, восприняла действия большевиков негативно. Противники коммунизма на Западе и русские эмигранты однозначно осудили красный террор и положили начало его исследованию, обобщая материал, как в масштабах всей России, так и Урала, в частности. Однако, в работах этого направления оказалось больше пристрастности, чем объективности[1].
       В 1920-начале 30-х годов научное исследование террора и репрессий практически не велось. Это был период благодушной веры в усилия большевиков и определенного восхищения их достижениями. Лишь немногие историки, в основном представители российской эмиграции, продолжили линию осуждения красного террора и без особого успеха проклинали узурпаторов власти в России[2].
          Следующий этап развития историографии по истории и практике репрессий в СССР совпадает с эпохой массового террора 1930-начала 50-х гг. Официальная советская пропаганда с размахом обосновала необходимость борьбы с врагами народа", "шпионами и предателями". Однако с середины 1930-х гг. формируется оппозиционная точка зрения (Л. Троцкого, Н.Бухарина, Ф.Раскольникова), согласно которой репрессии второй половины 30-х гг. объяснялись личной непорядочностью, коварством Сталина и его попытками расправиться с верными ленинцами. При этом совершенно не подвергалась сомнению необходимость террора в ходе революции, гражданской войны, практика лишения гражданства и избирательных прав в 1920-е годы. В западной историографии избавление от иллюзий началось только в конце 1930-х гг. в среде эмигрантов, в том числе - нелегальных[3]. Как отмечает Ж.Росси, "Вопреки множеству уличающих показаний, мировое общественное мнение долго не хотело заметить советскую концентрационную действительность. После чистки 1937 г. не видеть ее мог лишь тот, кто не хотел"[4]. За рубежом растет поток литературы о репрессиях, постепенно расширяется проблематика исследований, начинаются первые научные дискуссии[5]. Для этого периода весьма символично название книги Херлинга - "Советская империя рабов" (Нью-Йорк, 1951). Изучаются такие проблемы, как труд и производительность в советских  концлагерях, основы пенитенциарной политики, полицейские методы управления государством, советский суд и карательная политика. На основе десятков свиде­тельств бежавших узников сделана первая попытка картографирования ИТЛ СССР[6].
      В ноябре 1947 г. Американская Федерация труда публично обвинила СССР в использовании принудительного труда. Международная конфедерация свободных профсоюзов (МКСП) с 1949 г. начала расследование этого факта. Позднее к ней подк­лючается ООН. В результате МКСП, базируясь на мемуарах узников советских лагерей и ряде эмигрантских исследований на эту тему, опубликовала в 1954 г. брошюру "Сталинские ла­геря для порабощенных". В данной работе анализируются декреты СНК от 24 сентября и 9 октября 1930 г. и указы Пре­зидиума Верховного Совета СССР от 26 июня и 10 августа 1940г., ряд других законодательных актов по регулированию трудовых отношений, свидетельствующих о репрессивном ха­рактере законодательства. Была сделана попытка оценить численность заключенных в СССР и описать условия жизни в ИТЛ. Факты, изложенные в данной книге, оказались весьма близкими к действительности, и она попала в научно-методический кабинет научно-исследовательского отдела Главного Управления ИТК МВД СССР[7].
            Новый этап в развитии историографии репрессий - начало 1950-х - cep.80-x гг. После XX съезда партии официальная советская историография, сообразуясь с партийными установками, связала репрессии с борьбой против оппортунистов, в ходе которой пострадали и невиновные. Хотя специальных работ по теме репрессий в нашем отечестве не вышло, эта версия имела хождение в авторских коллективах М.П.Кима, Н.Н.Маслова, Б.Н.Пономарева, Ю.А.Полякова, Н.Н.Федосеева и др. Смерть "вождя всех народов" активизировала самиздатскую литературу в СССР и западную историографию. В литературе, вышедшей  за рубежом, комплексными исследованиями этого периода стали труды А.Авторханова, П.Бартона, Р.Конквеста, М.Геллера, Б.Вольфа, С.Волина и Р.Слассера, А.Некрича, Б.Яковлева[8].
         Исследователи затронули фактически весь круг проблем истории и практики репрессий в СССР от концептуального понимания сущности советского строя до описания этапов карательной политики. Одним из наиболее показательных и результативных стало исследование Б.Яковлева, где описаны карательные органы СССР, представлены этапы возникновения и развития лагерей с 1918 по 1954 г., проанализированы основы структуры управления ИТЛ, составлен алфавитный список концлагерей, создана их карта, дано описание отдельных лагерей, В третьем разделе книги подробно анализировалось репрессивное законодательство. Понятно, что источниками для автора стали, прежде всего, устные свидетельства, но тем не ме­нее, именно отсюда можно было почерпнуть первые сведения о лагерях Урала.
Принципиально важным для отечественной историографии было появление нового подхода к теме, выражением которого стала логика построения публицистического исследования "Архипелаг ГУЛАГ" А.И.Солженицына[9]. Здесь осуждена государственная политика советской власти, начиная с 1917 года, обличен во лжи и насилии, как Ленин, так и его последователи. Однако массовое советское сознание 1950-конца 80-х гг. в лучшем случае осуждало "перегибы" времен культа личности Сталина, чему способствовал поворот к официальному неосталинизму на рубеже 1960-70-х гг.
         В уральской исторической литературе в этот период по­явились биографические очерки деятелей большевистской партии, пострадавших от сталинщины: участников революции 1917 г. И.А.Наговицына, М.Н.Уфимцева, гражданской войны - В.К.Блюхера, руководителя Уральского и Свердловского обкома партии И.Д.Кабакова и др.[10] В монографии А.В.Бакунина упоминалось о массовых репрессиях 1936-1937 гг. на Урале, перечислялись многие репрессированные. А.В.Бакунин оценил удельный вес "бывших эксплуататорских элементов" в составе рабочего класса Свердловской области на сер. 1930-х гг. в 17%. В эту цифру им были внесены и заключенные лагерей, тюрем, колоний[11].
       О включении в состав трудящихся Урала "нетрудовых эле­ментов" (спецпереселенцев, иностранных специалистов) го­ворилось в работах В.В.Адамова, Н.С.Шарапова, Н.М.Щер­баковой[12]. Непременным атрибутом историографии той поры было выборочное оправдание лидеров партийно-хозяйст­венной номенклатуры и непременное осуждение "раску­лаченных" и "буржуазных спецов,
          Реставрация идеологии сталинизма незамедлительно отозва­лась в исторической науке. В работах ряда авторов той поры упоминаются многие деятели партии, репрессированные в 30-е годы, но без каких-либо подробностей их жизненного пути.
            Во второй половине 1980-х годов в работах И.В.Бестужева-Лады, Ю.С.Борисова, Г.Бордюгова, В.Козлова, А.П.Бутенко оформилась концепция, сходная с оппозиционной точкой зрения 30-х годов. Репрессии сталинизма были в основном описаны и установлена прямая связь между раскулачиванием, "спецеедством" и политическими процессами 1930-х гг.
           Следующий этап развития отечественной историографии репрессий был открыт дискуссией, возникшей после 1989 г. вокруг двух основных точек зрения. Согласно одной из них, репрессии - это отступление от ленинизма, деформация социализма под воздействием И.Сталина (А.П.Бутенко, Д.Волкогонов, Р.Медведев и др.) Другой взгляд заключался в том, что репрессии - итог построения социализма в соответствии с доктриной марксизма-ленинизма (А.С.Ципко, И.Л.Бунич и др.). Сегодня массовое историческое сознание под воздействием разоблачений эпохи гласности склонилось к осуждению опыта построения социализма. Однако при этом следует учесть, что такая оценка политизирована и слабо связана с базой конкретных исторических фактов. С изучением же реалий репрессивной политики отечественная историография справляется весьма замедленно. Это объясняется сохранившимся укладом нашего архивного дела и медленным преодолением стереотипов советского прошлого, как на уровне государственных чиновников, так и исследователей.
             Современная историография по истории репрессий в СССР сделала лишь первые шаги и, прежде всего, нацелена на выявление и публикацию источникового материала. Освоение темы началось после январского Пленума ЦК КПСС 1989 г., который позволил обнародовать материалы доселе засекреченных архивов. Первые публикации источников появляются в журнале "Известия ЦК КПСС" и затрагивают, в основном, "громкие" процессы 1930-х годов. Так, в одном из официальных сбор­ников обобщены материалы по 11 процессам[13]. Благодаря работе В.Н.Земскова и Н.Ф.Бугая становятся широко известны многочисленные факты о деятельности ГУЛАГа, численности его контингентов, спецссылке, раскулачивании и депортации народов СССР[14]. В 1991 - 1992гг. спецхран ГУЛАГа становится доступным для более широкого круга исследователей.
            В своих работах В.Н.Земсков анализирует уникальные материалы о "кулацкой ссылке" с 1930 по конец 50-х годов, рас­крывает документальную основу развития спецссылки в СССР, показывает географию спецпоселений (в том числе и на Урале); описывает историю ГУЛАГа, впервые приводит официальные данные о численности заключенных различных категорий, рас­крывает вопрос о репатриации советских граждан и рождении "второй эмиграции". Е.Ф.Бугай занимается изучением истории репрессий против народов СССР.
       Масса новейших данных, приведенных вышеуказанным исследователями, вначале ошеломляет, однако вскоре cтaновятся очевидными и некоторые упущенные возможности: отсутствует источниковедческая критика использованных источников; точность статистических данных при проверке их на местном материале вызывает сомнение. Совершенно очевидно, что на рубеже 20-30-х годов в связи с процессами раскулачивания, голода, идеологического и политического диктата система сбора статистических сведений в стране была нарушена и верить до конца отчетам ГУЛАГа не приходится. На расхождения в подсчетах В.Н.Земского с данными региональной статистики указывает в своих работах Т.И.Славко[15], зафиксированы они и на материале Н.Тагила. При оценке обшей численности контингентов ГУЛАГа в целях подлинной объективности следует перейти от фиксации заключенных по годам к помесячному их учету, привлечь данные по следственным изоляторам, деятельности внесудебных органов и т.п. Только таким образом можно выйти на общие цифры пострадавших от репрессий. Иначе ошибки неизбежны. Авторы книги по динамике населения СССР справедливо замечают: "По данным Земскова, за 1937-38гг. умерло в ГУЛАГе 115,9 тыс.чел. Если не забывать о том, что кроме лагерей ГУЛАГа, репрессированные умирали в тюрьмах, следственных изоляторах и т.д., а также массовых расстрелах по приговорам судов и внесудебных органов, то число смертей, не учтенных статистикой тех лет, было намного больше"[16]. Однако вышеприведенные замечания не снижают значимости работ В.Н.Земскова, который впервые ввел в научный оборот ценнейший комплекс источников.
         Важное место в документальных публикациях на тему репрессий занимает процесс раскулачивания. Одними из первых здесь стали работы авторских коллективов из Новосибирска, Петрозаводска и другие[17]. В них представлен значительный массив директивного материала органов спецссылки и раскулачивания как центрального, так и регионального уровня. Документы позволяют оценить идеологические и хозяйственные мотивы этих процессов, проследить за конкретным воплощением их в жизнь, проанализировать важнейшие проблемы функционирования спецссылки: условия жизни и труда спецпереселенцев, их хозяйственное использование.
           Многие уникальные материалы, как по раскулачиванию, так и по другим видам репрессий представлены в 4-х выпусках "Неизвестная Россия XX в", "Российский архив: История отечества в свидетельствах и документах", в хрестоматии "История России 1918-1940 гг."[18].
         Ценный статистический материал, без которого невозможно объективно оценить численность жертв репрессий, представлен в публикациях специалистов-демографов. Они позволяют более близко к истине оценить результаты Всесоюзных переписей населения 1926, 1937, 1939 гг., понять причины официального аннулирования результатов второй из них, вычленить из общей массы населения 1930-х годов заключенных и спецпереселенцев[19].
         В уральской исторической литературе рубежа 1980 – 90-х гг. происходит быстрое продвижение вперед в изучении проблемы репрессий. Под прямым воздействием деятельности общественных объединений "Коммунар" и "Мемориал" историки публикуют материалы, как о репрессированных большевиках-ленинцах, так и о троцкистах: Н.Н.Крестинском, С.В.Мрачковском, Л.С.Сосновском и др. В работах Н.Н.Попова дается оценка урона, понесенного свердловской партийной организацией в сер.1930-х гг.[20] В 1989 г. в Свердловске проходит научная конференция "Вклад большевиков-ленинцев в революционное движение и социалистическое строительство на Урале", где поднимаются и методические проблемы изучения репрессий. Важным результатом работы свердловских историков стала книга о репрессиях 1937 г.[21]
          В 1992 г. в ходе конференции "Политические партии и течения на Урале:   История   сотрудничества и борьбы" (Свердловск) был поднят вопрос о методах борьбы большевиков со своими политическими противниками. Затем состоялась конференция, посвященная судьбам репрессированной научно-технической интеллигенции Урала и на ее основе публикуется сборник материалов[22]. Изучается история репрессий в автономных республиках Урала. Особую активность проявляют исследователи республики Коми. В ноябре 1993 года здесь прошла научная конференция на базе Сыктывкарского государственного университета и общества "Мемориал" под названием "История репрессивной политики на европейском севере России (30-50-е годы XX века)"[23]. Событием стала и конференция "Тоталитаризм и личность", проведенная в июле 1994 г. Пермским НИЦ "Урал-ГУЛАГ", где присутствовали и выступали бывшие историки партии, со­временные независимые исследователи, участники дисси­дентского движения. Материалы конференции отразили ши­рокий спектр мнений в подходе к основным вопросам темы репрессий[24].
         В пределах бывшего СССР к середине 1990-х годом сложился ряд научно-исследовательских центров по изучению истории репрессий. В Москве на базе НИЦ Московского и Международного Мемориала ведется разработка целого ряда исследовательских проектов: "История диссидентства", "Остарбайтеры", "Поляки, репрессированные в СССР", "История ИТЛ СССР (1929-1961); вышел целый ряд интересных публикаций[25].
       Кроме москвичей активно занимаются изучением темы репрессий в Санкт-Петербурге, Харькове, Донецке, Перми, Екатеринбурге, ряде городов Сибири (Тобольск, Новосибирск, Омск, Томск, Кемерово[26]), Магадане[27], Петрозаводске[28], Воркуте, Сыктывкаре, Рязани[29], Калуге, Элисте, Владивостоке, Казани, Алма-Ата, Воронеже, Краснодаре, Ярославле, Кургане, Н-Тагиле[30], Челябинске и др.
        Уникальная ситуация с изучением истории репрессии сложилась на Украине. Здесь в 1992 г. на государственном уровне (Указ Верховного Совета и решение Кабинета ми­нистров) принято постановление о создании Книги памяти репрессированных в советский период граждан республики. В результате во всех областях Украины созданы штатные группы по сбору материалов и подготовке их к публикации. Ничего подобного нет в России. Здесь такая работа все еще является уделом энтузиастов. Наибольших результатов в исследовании истории репрессий достигли НИЦ(ы) и отдельные исследова­тели из "Мемориалов", сумевшие создать общие периодические органы - информационный бюллетень "Мемориал-аспект", журнал "Карта" - и положившие начало разработке международных программ. Однако уже сегодня складывается иная ситуация - мемориальцы активно сотрудничают с учеными-историками, а профессионалы-исследователи из академической науки углубляются в изучение рассматриваемой темы.
        Глубокая разработка темы репрессий ведется не только в центре, но и в региональных масштабах. Подтверждением вышесказанному является ситуация в Екатеринбурге, где роль объединяющего начала в изучении проблемы играет Уральский государственный университет. Здесь принята исследовательская программа "Региональный банк данных: Урал XX в." и формируются компьютерные базы данных по широкому спектру проблем: Концлагеря Урала в 20-е начало 30-х гг.; Судьба церкви и священнослужителей в 20-е гг.; Контрреволюционные выступления населения Урала в 1918 - начале 30-х гг.; Кулацкая ссылка на Урале в 30-е гг.; Принципы формирования образа врага народа в 20-30гг.; Социально-эко­номические и психологические последствия репрессивной политики и др.[31] Первые результаты исследований от­ражены в многочисленных публикациях, сборниках ряда региональных конференций[32].
     Cамыми существенными из опубликованных являются работы по кулацкой ссылке на Урале[33]. Первая из них представляет сборник важнейших документов по раскулачиванию и спецссылке, расположенных в хронологическом порядке с 1 февраля 1930 г. по 25 ноября 1936 г. Вторая входит в серию "Десять новых учебников по историческим дисциплинам", издающуюся при содействии фонда "Фольксваген" и весьма удачно сочетает исследовательский и источниковый материал. В ней Т.И.Славко раскрывает прямую связь между лишением избирательных прав и раскулачиванием, прослеживает историю репрессивной политики в отношении крестьянства в к. 20 - первой половине 30-х гг., показывает условия жизни в спецссылке и трудовое использование спсцпереселенцев. Принципиально важными являются замечания автора о процессе дробления крестьянских хозяйств к концу 20-х годов и о значительно меньшем (в 27/28 гг. около тысячи по Уралу) количестве кулацких хозяйств по сравнению с официальными данными (3-5%) и данными современных историков (2,9-3%). Уточняя сведения о количестве спецпереселенцев, Т.И.Славко приходит к выводу, что на про­мышленных предприятиях Урала они составляли от 40 до 80%, а в лесной промышленности от 50 до 90% кадрового потенциала[34]. Четко зафиксированы и расхождения в подсчете спецпереселенцев между документами центра и данными на местах (по одним подсчетам в сельскохозяйственных колониях было 15 тыс. чел., по другим - 36 тысяч)[35]. Таким образом, региональные исследования подобного рода позволяют гораздо ближе приблизиться к истине, чем это возможно по обобщен­ным отчетам ГУЛАГа и Отдела трудовых поселений НКВД-МВД.
    Разворачивается публикаторская и исследовательская работа на базе архивов Свердловской области. Сотрудниками архивов издан ряд документальных публикаций и справок-обзоров[36], С 1995 г. начинает выходить периодический журнал "Архивы Урала" с постоянной рубрикой "Из тайников секретных служб", где печатаются материалы архивно-следственных дел и под­борки документов по раскулачиванию[37].
   Говоря об изучении репрессий в масштабах Урала нельзя обойти вниманием работы А.А.Базарова и И.Е.Плотникова[38], Научно-публицистическое исследование первого из них стало одним из первых в описании истории раскулачивания на Урале с точки зрения новых подходов к советской истории. Автор проанализировал широкий круг документов из архивов Свердловской, Челябинской, Пермской и Курганской областей и достаточно интересно подал "сухой" материал источников. В его труде раскрыта политика налогового ограбления крестьян, эксплуатации его с помощью государственных займов и, наконец, уголовного преследования до и после раскулачивания. Определенные недостатки исследования (отсутствие сведений из центральных архивов, некоторая вольность в обращении с цифрами и т.п.) восполняются четкой и страстной позицией автора по отношению к Агрогулагу.
     Заслуживают интереса публикации И.Е.Плотникова. В отличие от А.А.Базарова он использует данные центральных архивов: ГАРФ, РГАЭ, РЦХИДНИ (правда без фонда ГУЛАГа и Отдела спецпоселений МВД СССР), проверяя обобщенные данные информацией с мест. В его работах весьма убедительно обоснованы этапы коллективизации и раскулачивания, произведен подсчет численности спецпереселенцев по годам, описаны условия жизни и труда, хозяйственное использование спецссылки, показано сопротивление коллективизации, представлен значительный материал по Н-Тагильскому региону. Однако, в отличие от исследователей из Екатеринбургского университета, И.Е.Плотников пользуется только традиционными методами научной работы. Он придерживается ранее принятых взглядов на дифференциацию крестьянства в конце 1920-х гг., не анализирует взаимосвязь процессов лишения избирательных прав и раскулачивания, обходит вниманием такой важный источник, как фонд отдела спецпоселений НКВД-МВД СССР.
      Ознакомление с работой вышеперечисленных научных центров и авторов, анализ опубликованной литературы по проблеме репрессий позволяют сделать некоторые выводы. Прокатившаяся после 1987 года волна публицистики на тему репрессий, последовавшие за ней многочисленные научные публикации последнего времени постепенно подвели нас к ка­чественно иному уровню понимания проблемы репрессий. Изучение большинства вопросов по данной проблеме стало глубже и объективней, чем ранее. Это касается проблем: коллек­тивизации-раскулачивания; депортации народов; террора сер. 1930 гг.; отчасти репрессий в 1920-е гг. и в годы Великой Отечественной войны. У некоторых исследователей даже сложилось мнение, что "тема репрессий из самостоятельной превращается во вспомогательный частный сюжет проблемы советского тоталитаризма"[39]. На наш взгляд, однако, для цельного представления о механизме, масштабах и всей истории репрессий советской власти с 1918 по 1980-е годы предстоит провести еще значительное число исследований, в том числе монографического характера.
     Анализ научной, публицистической, мемуарной и иной литературы, вышедшей за рубежом, как в предыдущие де­сятилетия, так и в последнее время[40], позволяет сделать ряд обобщений. В западной историографии давно и последовательно осуждается политика коммунистического режима в CCCР; разработаны достаточно продуктивные методологические и ме­тодические подходы к исследованию истории репрессий; еще в 1930-х годах в мемуарной литературе и первых научных исследованиях на эту тему показана сущность террора и системы концлагерей; раскрыта организация и функционирование карательного механизма, судов и внесудебных органов, законо­дательная система, обеспечивающая репрессии. Еще в 50-х годах началась научная дискуссия о потерях народонаселении СССР и к 80-м гг. сделаны довольно убедительные подсчеты жертв большевизма. Однако возможности зарубежных исследо­вателей, лишенных доступа к первоисточникам, были всегда ограничены. Главной базой для них служили архив Троцкого, Смоленский архив, волею судеб оказавшийся в США после войны, а также личные архивы и воспоминания эмигрантов из СССР. Сегодня, когда рассекречены тысячи тайных фондов различных архивов, отечественные историки получили в свои руки уникальный по степени достоверности материал, никогда не попадавший в руки исследователей США, Франции, Англии, За короткий период времени российская историография сделала огромный шаг вперед в изучении темы репрессий. Целый ряд публикаций последнего времени позволил нам не только сравняться с западной историографией, но и опередить ее по ряду направлений. Тем не менее, вполне очевидно, что глубинное исследование темы репрессий отечественными исто­ками еще только начинается и перед ними стоит целый ряд проблем. Значительны разногласия в области методологии: вслед за Западом стало модным использование тоталитарной модели при объяснении истории СССР. Между тем за рубежом данный подход стал лишь одним из направлений в научных следованиях. А.К.Соколов весьма точно замечает по этому поводу: "широкое распространение тоталитарной модели в отечественной литературе объясняется ее антиномическим сходством с советским классовым или партийным подходом к проблемам взаимодействия общества и власти... Под эту мо­дель, как и прежде, можно подгонять факты, игнорируя и отбрасывая то, что в нее не укладывается". Необходимо согласиться с призывом А.К.Соколова к более взвешенному анализу отношений "общества и порожденных им институтов власти", к несводимости их "к простым и ясным объяснениям..."[41].
      Методика исследований вышеуказанной темы развивается в пределах бывшего СССР довольно успешно: внедряются электронные комплексы и создаются базы данных по проблемам репрессий. Однако процесс этот идет хаотично, что чрезвычайно затрудняет обобщение результатов работы десятков ученых. Достаточно активно продвигается вперед публикация первоисточников, хотя этот процесс тормозит слабая полиграфическая база.