Принудительный труд в контексте мобилизационной экономики*

 

Модель экономики, разрабатываемая  и воплощаемая в жизнь большевистскими лидерами, базировалась на утопических принципах: общественной собственности на средства производства, отмирания традиционных функций денег, воспитания человека новой формации. В этой модели нет места традиционным стимулам функционирования экономической жизни общества, характерным для стран рыночной экономики: сдельная форма оплаты свободно выбираемого труда, предполагающая высокую квалификацию работника; дисциплинированность; ответственное отношение к делу; прогрессирующая производительность и стандартное качество произведенного товара. Выработанная протестантизмом и реализованная буржуазией развитых индустриальных стран модель новой разновидности личности: «христианского промышленного солдата», предполагала такие качества работника, как пунктуальность, производительность, сдержанность, подчиненность дисциплине часов и принципу сдельной оплаты.

Мобилизационная модель советской экономики (не считая экспериментов в годы революции и гражданской войны, опыта работы Соловецкого лагеря особого назначения и т.д.) начинает формироваться в конце 1920-х годов. Этому явлению способствовала отмена НЭПа, шахтинский процесс, коллективизация-раскулачивание и ускоренная индустриализация, развернувшаяся в условиях ограниченных денежных и трудовых ресурсов.

Меняется взгляд на роль принудительного труда в «народном хозяйстве», он начинает активно использоваться в годы первых пятилеток. Мы можем отметить определенные противоречия в политике вождей, в связи с этим. С одной стороны, с 1929 г. начинается экспансия лагерной системы в производство. С другой, до конца 30-х годов акцентируется внимание на воспитательной функции труда в ГУЛАГе и кампании репрессий затеваются не ради пополнения рабочей силы лагерей, а служат средством устрашения врагов революции и заговорщиков. В ходе раскулачивания, десятки тысяч «кулаков» были расстреляны, а сотни тысяч спецпоселенцев посланы умирать от истощения в места непригодные для жилья и только затем их стали распределять на «великие стройки» пятилеток. Жертвы «Большого террора» (около 720 тыс.) были бессмысленно расстреляны, а сотни тысяч других попали в ГУЛАГ. Это вызвало кризис всей лагерной системы, подорвав зыбкий баланс так называемой самоокупаемости. Для вновь прибывших  контингентов просто не находили работы.

В то же время, исследователи прослеживают связь между процессами против «спецов» и запросами ИТЛ Дальстроя на квалифицированных инженеров. Изучение деятельности этого лагерного «государства в государстве» позволяет утверждать, что на первом месте стояли экономические, а не политические задачи[1].

Мы не можем утверждать, что в сталинском СССР (в разные периоды его существования) все виды труда были добровольно-принудительными. Даже в сфере «чисто принудительного» труда в ИТЛ и ИТК применялись различные методы стимуляции его производительности: зачеты рабочих дней и досрочное освобождение за ударный труд, заработная плата и премии, социалистическое соревнование, стахановское движение.

«На воле» политика партии также имела значительные нюансы. По наблюдениям специалистов по экономической истории, преимущественно инвестиционный курс вождей несколько раз корректировался. Так в 1933 и 1937 гг. заметно сокращение инвестиций в экономику. Объяснением этому служит модель «справедливой заработной платы». П.Грегори отмечает: «Долгосрочным» уроком применения силы в деревне стало то, что на сокращение стимулов крестьяне ответили сокращением производства…Аналогично, за стратегию первоочередности инвестиций, определивших уровень потребления рабочих, который они считали несправедливым, пришлось заплатить низкой производительностью труда. Достигнутое равновесие нашло отражение в советской пословице: «они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем»[2].

В отсутствие подлинных стимулов повышения качества труда в ходе насаждения утопической модели «социалистической экономики» делалась ставка на воспитание «нового советского человека». Однако такой человек не появился. Попробовали ввести карточную систему для улучшения снабжения рабочих ключевых производств – неудачно. Прибегли к пропаганде стахановского движения. Но бурная деятельность стахановцев быстро истощала производственные ресурсы, игнорировались знания и опыт квалифицированных инженеров, техников, разрушалась техническая и нормативная база производства.

Последним резервом псевдоэкономики становилось наказание принудительным трудом. Окончательный переход к мобилизационной модели экономики произошел на рубеже 1938-39 гг., ее время истекло в середине 1950-х гг. Новой парадигмой советской экономической системы стал лозунг «гарантированного права на труд». Однако, в итоге, и эта новая формула не привела к коренному изменению качества труда. В период с 1950 по 1960 год инвестиции и потребление росли ускоренными темпами. Однако затем все вернулось на «круги своя» и советская экономика стала безнадежно отставать от Японии, затем Китая и других стран. Рабочие по-прежнему делали вид, что работают. Но к принуждению власть прибегнуть уже не могла, ибо ГУЛАГ показал свою неэффективность и затратность. К этому времени лагерная субкультура пропитала все советское общество и стала его негласным символом [3].

Акцентируем наше внимание на проблемах изучения эффективности принудительного труда в момент апогея мобилизационной модели экономической системы (конец 1930-начало 1950-х гг.).

Современная историографическая ситуация демонстрирует актуальность изучения производительности труда в СССР. Советская статистика не дает нам доказательного материала по темпам роста производительности во всех сферах народного хозяйства. Официальная статистика, например, утверждает «что производительность труда в народном хозяйстве СССР за 1913-1989 г, т.е. всего за 76 лет, выросла в 72 раза». По расчетам американских советологов «прирост производительности труда в народном хозяйстве СССР в 1928-1950 гг. оказался небольшим: всего 34,4%, или по 1,4% в среднем в год»[4].

Другой важной проблемой, системно связанной с первой, является проблема соотношения вольнонаемного и принудительного труда, а также эффективность последнего. По мнению А.К.Соколова, «западные и современные российские историки,…, делают упор на насилие и принуждение, следуя логике укрепления тоталитарного государства, и, как правило, игнорируют факт сочетания различных методов стимулирования занятости и повышения производительности труда» в советский период[5].

Соответственно этой логике формируется подход к эффективности принудительного труда и сравнению его с трудом «свободных» граждан СССР.  Одни историки считают, что свободного труда в СССР вообще не было, а существовали только различные степени принуждения. Поэтому особых различий в производительности и эффективности труда заключенных лагерей и вольнонаемных рабочих они не видят или ссылаются на отсутствие сопоставимых показателей. Так, например, в работе А.Б.Суслова утверждается: «По большому счету, вольного труда в СССР не существовало, имелись лишь разные градации внеэкономического принуждения. Поэтому, сравнивая принудительный труд с вольнонаемным в СССР, мы должны понимать, что сравниваем не с действительно вольным трудом (как в странах Западной Европы и США), а с трудом, в сущности, принудительным, но все же имеющем дополнительные степени свободы, по сравнению с подневольным трудом заключенных»[6]. По его мнению, показатели труда спецконтингента и вольнонаемных мало отличаются друг от друга.

 О.В. Хлевнюк приходит к выводу, «что в экономике МВД в послевоенный период наметилась тенденция превращения значительного числа заключенных в частично вольнонаемных работников, своеобразный перевод рабов в категорию крепостных крестьян»[7].

В работах других историков, напротив, отмечаются явные различия в условиях труда спецконтингента и вольнонаемных рабочих. Более того, подчеркивается, что «даже в предельных условиях принудительного труда на экономических объектах Гулага властям приходилось для решения производственных задач сочетать методы жесткого принуждения с разветвленной системой стимулирования интенсивного труда»[8].

Сторонники радикальной точки зрения в отечественной историографии ставят под сомнение практически все результаты экономической деятельности Гулага. О.В.Хлевнюк пишет: «Массовые политические репрессии и чрезвычайно жестокая система уголовных наказаний, служившие источниками пополнения экономики принудительного труда, всегда были нацелены на решение политических задач и с экономической точки зрения были абсолютно «убыточны». По его мнению, «роль принудительного труда в наращивании реального индустриального потенциала была куда менее значительной, чем демонстрируют формальные показатели хозяйственной деятельности НКВД-МВД». При этом, «удельный вес принудительного труда в сталинской экономической системе мог быть более значительным, если бы, как полагают некоторые авторы, в этот период проводилось намеренное расширение экономики Гулага при помощи массовых репрессий. Однако на самом деле,…, архивы совершенно не подтверждают такой тезис»[9].

Можно солидаризироваться с точкой зрения, что проблемы эффективности принудительного труда остаются дискуссионными в «силу неопределенности и многозначности самого предмета. С точки зрения морально-правовых критериев, принятых в цивилизованных обществах, сталинский террор и его производное – экономика принудительного труда не могут быть оценены иначе, как преступные. В контексте общих тенденций мирового развития, демонстрирующих неоспоримые преимущества свободного труда, любая экономика принудительного труда не может быть признана эффективной»[10].

С точки зрения концепции «догоняющей модернизации» России, в силу ее экстенсивного характера, государство осуществляло индустриализацию преимущественно насильственными методами. Поэтому экономика Гулага оценивается «как необходимое средство проведения форсированной индустриализации в целом»[11].

Таким образом, краткий историографический экскурс показывает многозначность подходов историков, как к проблемам советской экономики, так и к проблемам принудительного труда, его эффективности в историческом контексте развития России.

Сделаем попытку разобраться в некоторых аспектах рассматриваемой проблемы в предвоенный период и годы Второй мировой войны. «В 1930-е годы, - по мнению А.К.Соколова, - сложились основные черты советской политики в области стимулирования труда. Они представляли собой густую смесь способов материального поощрения, морального побуждения и принуждения. Баланс между ними менялся на всем протяжении 1930-х гг., но после так называемой ежовщины вектор стал явно смещаться в сторону принуждения»[12].

Период 1930-1940 гг. в отечественной историографии, применительно к развитию пенитенциарной системы, характеризуется как «период Гулага», открывающийся Постановлением СНК СССР от 11 июля 1929 г. «Об использовании труда уголовно-заключенных» и последовавшей за этим организацией первой серии ИТ лагерей. Это время становления и экспансии лагерной системы, когда крупные лагеря становятся основным элементом в общей организационной структуре мест заключения. Заключенных начинают рассматривать как стратегический источник рабочей силы, а ОГПУ-НКВД – как важнейший производственный наркомат, способный реализовать важнейшие государственные производственные проекты. Основной задачей становится получение максимальной отдачи от труда заключенных. … Этот период отличает активный поиск форм взаимодействия лагерного и производственного секторов»[13].

Следующий период (1941-1953 гг.) знаменуется развитием «лагерно-производственного комплекса». Для него характерно полное слияние лагерных и производственных структур на всех уровнях иерархической лестницы»[14].

Форсированная индустриализация протекала в сложных условиях. Во-первых, промышленность испытывала острый дефицит рабочей силы. Во-вторых, сельское население под ударом коллективизации-раскулачивания стало пополнять спецссылку и города, когда «огромное количество бывших крестьян, пришедших на производство, не имело ни традиций, ни опыта работы на промышленных предприятиях, обладало своими представлениями о дисциплине и организации труда»[15]. У России не было двух столетий для овладения навыками профессионального, добросовестного труда, как в странах Западной Европы и США. Следовательно, промышленность испытывала дефицит в квалифицированных и дисциплинированных работниках. С другой стороны, заметная доля тяжелого ручного труда в советской промышленности заставляла ориентироваться на неквалифицированных рабочих.

Все это происходило на фоне перевода пенитенциарных учреждений на принципы исправления производительным трудом и развертывания массовых репрессий против крестьян, а затем и против всех слоев населения в период «ежовщины». Массовые репрессии, совпавшие с активизацией процесса индустриализации, предоставили в распоряжение власти, в условиях дефицита рабочей силы и финансовых средств, огромное количество бесправных людей. Возник соблазн быстрого решения народнохозяйственных задач с помощью дешевого принудительного труда.

Труд «на свободе» и в лагерях по многим своим характеристикам сближается. С одной стороны, усиливаются элементы принудительности и жесткого администрирования в организации труда вольнонаемных (принудительная вербовка, трудовая армия), с другой, в лагерях вводятся элементы хозрасчета, сдельной оплаты труда, развивается система зачетов за добросовестный труд и досрочного освобождения заключенных, внедряется социалистическое соревнование и стахановские методы работы.

Ситуация начинает резко меняться с началом Второй мировой войны, когда окончательно оформляется система военно-мобилизационной, казарменной экономики. Еще в декабре 1938 г. принято постановление СНК СССР об обязательном введении трудовых книжек для борьбы с текучестью кадров; в январе 1939 г. постановление СНК, наказывающее за опоздание на работу свыше 20 минут; в июне 1940 г. указ ПВС СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих  и служащих с предприятий и учреждений», прикреплявший работника к предприятию и карающий за прогулы, опоздания и самовольный уход с работы; в октябре, декабре  1940г. проведена реформа фабрично-заводского обучения, призванная более жестко обеспечивать промышленность кадрами квалифицированных рабочих (предусматривалось уголовное наказание за самовольный уход учащихся из школ ФЗО).

Увеличивалась динамика роста числа осужденных за оставление работы и прогулы; в 1940 г. «среди 3,3 млн. обвинительных приговоров, вынесенных народными судами, 2,1 млн. (64%) составляли дела о прогулах и самовольном оставлении работы…Всего в 1940-41 гг. штрафным санкциям подверглись 3,2 млн. чел. и  633 тыс. – тюремному заключению» [16].

С началом Великой Отечественной войны сформировалась дополнительная система чрезвычайных мер и указов, характерная для военного времени. За общим патриотическим лозунгом «Все для фронта, все для победы!» скрывалась жесткая повседневность жизни и труда советских людей в стране, лишенной каких-либо демократических правовых норм. Руководители страны,  в идеологических целях акцентируя внимание на патриотических началах, в реальной политике больше ориентировались на методы принуждения и насилия.

В июне 1941 г. был создан Комитет по распределению рабочей силы при СНК, а в феврале 1942 г. издан закон о мобилизации на заводы и фабрики мужчин в возрасте от 16 до 55 лет и женщин от 16 до 45 лет (привлечено к труду около 12 млн. чел.). В декабре 1941 г. «был издан закон о введении военного положения на предприятиях, связанных с оборонным производством. Случаи самовольного оставления работы рассматривались теперь не народными судами, а военными трибуналами. Самовольно ушедшие с производства и «злостные прогульщики» считались «дезертирами трудового фронта» и наказывались исправительно-трудовыми работами в лагерях и колониях на срок от 5 до 8 лет». В 1942 г. было осуждено 121 тыс., в 1943 г. – 367 тыс. и в 1944 г. – 276 тыс. чел. К моменту объявления амнистии в декабре 1944 г. в бегах находилось около 200 тыс. трудовых дезертиров. По закону от 26 июня 1940 г. в 1942 г. «почти на 1,3 млн. работников были наложены штрафы, 297 тыс. наказаны тюремным заключением от 2 до 4 мес., в 1943 г.» - эти цифры составили соответственно: 962 и 160 тыс. чел., в 1944 г. – 893 и 168 тыс.; в 1945 г. штрафам подвергли 942 тыс., 117 тыс. – краткому тюремному заключению, а 101 тыс. – осуждены на длительный срок[17].

Следует отметить, что, несмотря на принятые меры, производительность труда в годы войны упала. Основными причинами тому были массовая мобилизация квалифицированных рабочих на фронт, резко сузившаяся ресурсная база промышленности и сельского хозяйства.

Если обратиться к «чистой» сфере принудительного труда, то можно выделить следующие изменения. Во-первых, резко сократилась численность спецконтингента: за счет высокой смертности и мобилизации заключенных в армию (более 975 тыс. чел.) численность контингентов в лагерях и колониях уменьшилась с 2,3 в 1941 г. до 1,4 млн. чел. в 1945 г. По оценкам НКВД дефицит рабочей силы на его предприятиях во второй половине 1945 г. составил 750 тыс. чел.[18]. Во-вторых, увеличилась продолжительность рабочего дня, нормы выработки повысились почти в два раза. Еще весной-летом 1939 г. был уничтожен последний полуэкономический стимул в экономике Гулага – отменены «зачеты рабочих дней» и условно-досрочное освобождение. Прекратилось и действие исправительно-трудового кодекса 1933 г., который обеспечивал хотя бы минимальные права заключенных. В-третьих, резко ухудшилось материальное и продовольственное снабжение, санитарное состояние лагерей, повысилась смертность (в 1942 г. смертность достигла пика в 24,9%; за 1941-1945 гг. умерли 1млн. 5 тыс. заключенных)[19]. В четвертых, появились иные формы принудительного труда: трудовые и рабочие колонны («мобилизованные контингенты» из советских немцев, финнов, румын составили 400 тыс. чел., из которых 220 тыс. трудились на объектах НКВД); военно-строительные отряды;  в последний период войны использовались военнопленные (около 1,8 млн. чел. работающих), репатрианты (примерно 600 тыс. чел), интернированные (около 150 тыс. чел.) и контингенты ПФЛ (в разное время от 150 до 350 тыс. чел.).

 На 1 декабря 1946 г. трудовые ресурсы «спецконтингентов МВД» достигли 4 млн. чел. (спецпереселенцы, заключенные, военнопленные, интернированные). Не следует забывать и о такой категории принудительного труда, как осужденные к исправительно-трудовым работам, находившиеся под надзором бюро исправительных работ: в 1940 г. – 312800 чел., в 1951 г. – 446398 чел.[20]. Только с завершением репатриации военнопленных (1949г.) система принудительного труда вернулась к масштабам мирного времени.

По разным оценкам численность спецконтингентов в неаграрном секторе в военный период варьируется от 11 до 23 % [21]. К этому следует добавить практику оставления бывших заключенных, после отбытия срока наказания, на стройках и других объектах их работы. Так, например, на Норильском комбинате в 1950 г. из числа 25 тыс. вольнонаемных насчитывалось: «бывших судимых 15 тыс. чел., спецпереселенцев 3997 и ссыльных 1 тыс. чел.»[22].

Велика была численность спецконтингента в составе рабочей силы отдельных областей и регионов. Например, в январе 1943 г. в Н.Тагиле насчитывалось около 138 тыс. рабочих и служащих, а  в Тагиллаге в это время находилось 42 тыс. заключенных и 3,7 тыс. мобилизованных немцев. Таким образом, тагиллаговцы составляли по количеству 33% от общего числа рабочих и служащих и 13,4% от 324 тыс. населения Н.Тагила. В 1942 – 1946 гг. среднегодовое количество работающих на строительстве Богословского алюминиевого завода составляло 10200 чел. (без учета военнопленных и заключенных). Из этого количества работающих 9200 были рабочие немецкой национальности (трудармейцы). По нашим подсчетам, через Богословлаг с 1941 по 1956 гг. прошло около 100 000 чел., а все население Краснотурьинска (получившего статус города в 1944 г.), в пределах которого размещался лагерь, в начале 1950-х гг. не превышало 40 000 чел. В масштабах Свердловской области заключенные и трудмобилизованные составляли 5% от всего населения, 15,6% - от числа работающих и 52% - от числа служащих[23].

С началом Второй мировой войны на НКВД была возложена значительная часть планов строительства предприятий и объектов военного назначения. После нападения Германии на СССР обстоятельства  изменились. Эвакуация и сокращение численности контингентов привели  к сокращению плана капитальных работ наркомата на 1941 г. с 7,1 до 4,9 млрд. руб.  Сокращение планов продолжалось до 1943 г., менялась и структура капиталовложений. Была приостановлена работа на 60 объектах НКВД, и взамен них утвержден список на 64 сверхлимитных стройки[24].

Подневольный труд узников имел огромное значение для успешной работы тыла в годы войны и после нее. С началом войны Гулаг направил на строительство 2 млн. заключенных, из них в промышленность – 310 тыс. чел., лесную промышленность – 320 тыс., горно-металлургическую – 171 тыс., строительство железных дорог – 448 тыс., аэродромное и шоссейное строительство – 268 тыс., строительство оборонительных сооружений – 200 тыс. До войны заключенные выделялись 350 предприятиям, к концу войны – 640[25].

Вне всякого сомнения, спецконтингент Гулага сыграл большую роль в работе советского тыла в годы войны. По выпуску отдельных видов боеприпасов, по изготовлению спецукупорки Гулаг занял второе место в СССР, швейные предприятия пошили значительное количество обмундирования для Красной армии. В фонд обороны от заключенных поступило более 27 млн. рублей[26]. Фактически за счет заключенных, мобилизованных в армию, созданы так называемые «штрафные батальоны», которые играли решающую роль в переломе многих битв войны.

С точки зрения мобилизационных возможностей труд спецконтингента имел широкие возможности и эффективность его использования для достижения победы несомненна. Однако закономерен вопрос о производительности и качестве такого вида труда. Причем наиболее сложно ответить на этот вопрос именно применительно к периоду войны. Ведь именно с началом войны производительность труда и его качество резко понижаются в связи с уходом квалифицированных рабочих на фронт, потерями в материальной базе, износом оборудования. Сама сфера вольного труда сокращается, условия жизни и труда вольнонаемного, порою, мало отличаются от положения заключенного.

На материалах проведенного нами исследования по Тагиллагу можно сделать некоторые обобщения. За 9 месяцев 1942 г. стоимость отработанного человеко-дня по Тагилстрою-Тагиллагу составила фактически 9 руб. 11 коп. ( против плановой – 11 руб. 56 коп.). За год выработка на человека в день составила 27 руб. 31 коп. вместо плановых 31 руб. 20 коп. Обеспеченность рабочей силой достигла только 85,2 %. В 1942 г. труд узников Тагиллага дал около 5 тыс. рублей прибыли на каждого человека. В 1943 г. стоимость отработанного человеко-дня в Тагиллаге – 10 руб. 98 коп. (план – 11 руб. 24 коп.); выработка на человеко-день – 38 руб. 81 коп. (план – 40 руб.), обеспеченность рабочей силой – 93,3 %. Прибыль на каждого работающего, исходя из вышеназванных цифр – более 10 тыс. руб. Однако огромная смертность и преобладание больных, инвалидов в лагерях приводили к невыполнению производственных планов: в 1942 г. годовой план был выполнен только на 69%, в 1943 г. – на 80,5% [27].

В 1944 г. выход заключенных на основные виды работ в среднем по Гулагу составлял 83,5% (в 1943 г. – 78%), выработка на 1 человеко-день достигла 21 руб. (1940 г. – 9 руб. 50 коп.). В Тагиллаге в 1944 г. обеспеченность рабочей силой составила 91,2 %, норма выработки в день на человека – 43 руб. 46 коп., а чистая прибыль – 12 тыс. 822 руб. в год на человека[28].

К сожалению, возможности сравнения «вольного» и принудительного труда очень ограничены и, как правило, находятся за пределами периода Великой Отечественной войны. Так, применительно к 1949 г. (когда были восстановлены зачеты за ударный труд и введена зарплата для заключенных) средняя стоимость труда одного заключенного на строительстве была выше среднего заработка вольнонаемного работника: «средняя стоимость содержания одного заключенного в день в строительных лагерях по Волгодонстрою за 1949 г. фактически составила 15 руб. 64 коп. или 470 руб. в месяц при среднем заработке на одного рабочего в день 15 руб. или 388 рублей в месяц»[29]. Выходило, что 85% работающих на строительстве заключенных не могли окупить себя ставками вольнонаемных. Тем не менее, стоимость их содержания не превышала сумм, «заложенных в смету на оплату рабочей силы». Самоокупаемость заключенных достигалась за счет удлинения рабочего дня и увеличения норм выработки. По мнению начальников МВД, стоимость строительств по их ведомству была не выше, чем у других министерств[30].

Советская экономическая статистика вызывает вполне закономерные подозрения  в степени ее объективности. Так, в расчетах производительности труда экономисты исходили из величины валового продукта, а не из величины добавленной стоимости. Отчетная документация предприятий, по которой мы пытаемся судить о степени эффективности труда, часто дает картину далекую от реальности. Методология расчета в ценах базового года, без учета инфляции, приводит к преувеличению произведенной стоимости продуктов труда. Экономические и бухгалтерские отчеты производств НКВД  (особенно военного времени) зачастую находятся в малочитаемом состоянии.

Принцип самоокупаемости подразделений ГУЛАГа на практике было невозможно реализовать без государственных дотаций и лукавых ухищрений лагерного начальства. Так в начальный период войны наибольший расход финансов ИТЛ приходился на содержание актированных инвалидов, которых торопились всеми правдами и неправдами демобилизовать и отправить умирать от болезней и истощения в каком – нибудь отдаленном месте. Почти три четверти заключенных (наблюдения по Вятлагу, ЧМС НКВД, Богословлагу, Тагиллагу) входили в категории среднего и легкого физического труда, больных и инвалидов (как в 1941, так и в 1944 гг.) и только одна четверть в категорию тяжелого физического труда. Последние держали на своих плечах все производство ИТЛ.

Себестоимость произведенной продукции почти всегда была выше коммерческих затрат и лагерь получал прибыль от товара реализуемого ниже себестоимости. Еще более парадоксальным явлением можно считать графу бухгалтерских балансов под названием «плановый убыток»[31]. Для восполнения потерь систематически прибегали к превышению часов работы над плановым нормативом, завышали нормы на каждого работающего, обещая повышенную пайку. Это подрывало физические силы людей.

Следует учесть очень важную деталь при оценке работы спецконтингента – «приписки и намазки» или «туфту», к которым регулярно прибегало (особенно в условиях голода военного времени) среднее звено руководителей работ в лагере. Получалось, что производство и строительство в целом план не выполняли, а лагеря обеспечивали запланированную им доходность. Например, по наблюдениям В.Бердинского, изучившего отчетность Вятлага, оказалось, что в среднем один заключенный на вывозке леса тянул груз в 1,5 раза больше, чем лошадь[32].

Система принудительного труда варварски  эксплуатировала людей, истощая физический и генетический потенциал народов, населяющих СССР, поглощала богатейшие ресурсы России, бессмысленно расточая их во имя воинственных имперских замыслов. Поистине ее можно назвать системой социального вампиризма, обессилевшей народные силы.

В послевоенный период система лагерной экономики постепенно переходит в состояние устойчивого кризиса. Советское производство утрачивало военно-мобилизационный характер (в 1948 г. заводы были сняты с военного положения), сокращалось число осужденных по закону от 26 июня 1940 г. Возрастало значение экономических стимулов в сфере «свободного» труда, повышались требования к качеству труда, квалификации труда работников. Обострялась проблема повышения производительности труда, «которая в производственных главках Гулага находилась на уровне 50-60% от производительности соответствующих отраслей»[33]. На лагерных объектах становилось все больше вольнонаемных, была восстановлена зарплата, система зачетов, предпринимались другие меры повышения материальной заинтересованности заключенных. Это постепенно приходило в прямое противоречие с концепцией принудительного труда, как труда бесплатного в своей основе. Осенью 1959 г. в истории лагерей была поставлена точка. Появилось Постановление ЦК КПСС и СМ СССР об упразднении Гулага, как ведомства, «не выполнившего своей главной задачи – перевоспитания заключенных трудом».